Shorties
Как-то, ещё в Москве, очень усталый, я возвращался домой. Было поздно, я стоял один на пустынном эскалаторе, держась левой рукой за поручень. Вдруг я почувствовал, как кто-то ткнул меня в спину. Тычок пришёлся на нижнюю часть спины. Это было необычно и потому как-то меня испугало. Не оборачиваясь, я тем не менее, обнаружил, что за моей спиной стоит маленькая девочка, почти ребёнок. Эскалатор, повторяю, был совершенно пуст и я, хоть и занимал неположенный левый ряд, не создавал никакого препятствия для спускающихся вниз пассажиров, окажись таковые сейчас на ленте. В меру возмущённый и уверенный в себе, я оставался стоять на “своём” месте. Через несколько мгновений тычок повторился. На этот раз его природа была не оповещательной, как прежде, а несла чётко выраженную повелительную интонацию. “Я тебе, спустимся, уши оторву” — сказал я громко на весь эскалатор. Голос мой звучал гулко и, откровенно говоря, неуверенно. Едва коснувшись платформы, я обернулся, чтобы придать моей угрозе некоторую серьёзность. …Передо мной стояла лилипутка примерно лет пятидесяти. Злобый, полный ненависти взгляд карлика из “фильмов ужасов” был устремлён на меня… Немая сцена. Я был испуган страшно и, не извинившись, побрёл в конец перрона.
****************************
Первого января лет сорок назад я проснулся от какого-то шума на кухне. Поспешив туда, я увидел плачущую, незнакомую мне девушку, рядом стоял мой приятель Вадик. Вид у него был растерянный. Увидев меня, он сказал: “Я не хотел, чувак”. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло.
…Мы “справляли” Новый Год. У кого-то “на квартире”. Собралось прилично народу. Мы пришли вчетвером: я, Вадик и две наши подружки. Выпили изрядно, конечно. Но всё равно продолжали… В самый разгар такого нашего веселья Вадик подошёл ко мне и сказал: “Чувак, пойдём я тебе что-то покажу”. Он повёл меня на кухню, где никого не было и, открыв дверку холодильника, вытащил оттуда стакан до краёв, наполненный кефиром. “Кефир. На утро!” — провозгласил он — “Знаешь как с утра помогает!”. Он низко наклонился и маневрируя между кастрюльками, банками и прочими житейскими ёмкостями, поставил заветный стакан у самой задней стенки холодильника… Теперь этот, знакомый мне стакан стоял по-видимому пустой на подоконнике. Вадик, перехватив мой взгляд говорит: “Представляешь выхожу, а она сидит на этом окне и уже его допивает”. В голосе его возмущение и обида. “Ну я и…”. — “Со всей силы…” — уточняет плачущая девушка.
****************************
Мы, с моим другом, Сашей Виницким в командировке. В Челябинске. Зима. Стоит лютый мороз. Около часа дня. Мы вскарабкиваемся в холодный и заснеженный, почти пустой трамвай. В трамвае всего несколько пассажиров. Кажется нереальным, чтобы хоть кто-нибудь из них “ехал за деньги”.
Стоим возле кассы и мы с Сашей. Прямо перед нами, на двухместном сидении, расположилась средних лет женщина с ребёнком. Голова у ребёнка огромных размеров и закутана в пуховый платок. “Сволочь” — негромко, но и нисколько не смущаясь говорит женщина и несильно, слегка, бьёт ребёнка по голове. Ребёнок равнодушно смотрит в сугроб трамвайного окна и пытается отодвинуться от женщины. “Сволочь” — повторяет та и вновь бьёт ребёнка по голове. “Послушайте, Вам что делать нечего?” — не выдерживает Саша — “Хотите в милицию попасть?”. “В милицию?” — вдруг взвизгивает женщина — “А вы это видели?” — И она приподнимает пуховый платок со лба ребёнка. Мы с Сашей потрясены; стоим, как вкопанные. Поначалу нам кажется, что мы поневоле стали участниками какого-то чудовищного эксперимента, но женщина продолжает поднимать платок и мы вдруг видим, что на голове у мальчика, почти по самые уши сидит хрустальная ваза. “Сволочь” — повторяет женщина и даёт мальчику лёгкого “подзатыльника”. Мы с Сашей согласно молчим. “А Вы не пробовали,” — как всегда невпопад ляпаю я — “Разбить её?” — “Меня сын убьёт!” — уверенно возражает женщина — “Они её этим летом из Венгрии привезли”. Всё это время я озираюсь по сторонам, стараясь уловить реакцию нескольких наших попутчиков в трамвае. Все они оставались абсолютно безучастными к происходящему и “следовали по маршруту”.
****************************
Как-то, по-моему, году в Семьдесят Шестом, мы решили пригласить всех на встречу Нового Года к нам. Должно было быть много народа — все наши друзья и приятели. Жена уже за несколько дней начала “колготиться” и я то и дело получал всякие, по большей части, невыполнимые задания. Мы разработали небольшой сценарий. По нашему плану ровно за пять минут до “курантов” мы должны были выключить свет, зажечь бенгальские огни и убедившись, что стрелки в настенных часах соединились в верхней части циферблата, выпить заранее подготовленный бокал шампанского, поцеловаться а затем, включив свет произвольно “продолжать праздновать”. Наступило Тридцать Первое. Всё было готово: на столе стояло большое блюдо, сверху залитое майонезом, несколько сортов салатов, “всякие шпроты” и прочее. Естесственно, коньяк, шампанское, вино… В назначенный час я раздал всем палочки бенгальских огней, мы налили, и я, как и было условлено, погасил свет. Через несколько мгновений в мерцающих отблесках разлетающихся искр мы все увидели: “ДВЕНАДЦАТЬ!!!”. Наспех выпив и закусив поцелуем, я включил свет… и остолбенел. Весь стол, всё то, над чем колдовала столько времени моя жена, да и я тоже, был покрыт слоем чёрной огари. И только коньяк, шампанское и вино победоносно и горделиво стояли с честью выдержав испытание. Надо было видеть лица гостей! Кто-то безнадёжно спросил: “Может можно очистить, соскрести как-нибудь…”. Ответом ему было молчание. Через минут десять, отойдя от шока, мы взявшись с нескольких сторон за скатерть вынесли её со всем на ней стоящим и аккуратно положили на пол в кухне. Ничего страшного, тем не менее, не произошло и мы сумели достаточно быстро справится с внезапно возникшим гастрономическим кризисом. Было весело, даже по-моему лучше, чем с майонезом. Жена, когда все разошлись, сказала: “Я говорила, что всегда надо быть готовым, что кому-то не хватит!”. Я согласно киваю и мы продолжаем “отмечать”.
****************************
Если предположить, что во всём, уже происшедшим и до сих пор происходящим в России существует мистическое “начало”, то Перестройка и Горбачёв, так же как и абсолютно новый вид политической активности граждан и Навальный — обманчивая череда своеобразных “неотвратимостей”. Если же предполагать, что “всё значительно проще”, то лихие Девяностые и Ельцын, так же как и период национального самолюбования и Путин — последовательные части одного плана. Мы обратились за разъяснением по телефону к эксперту, Президенту известного Российской холдинга “Рос-Мнение”, Александру Зазелло. Ответ его поразил нас своей странностью и необычностью: “Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону. Понятно?” — отрубил господин Зазелло и бросил трубку.
****************************
…Я возвращался поздно домой, в Москву. … Последняя электричка… Я в вагоне. Кроме меня пожилая супружеская пара и больше никого. Едва заняв удобное место в середине вагона и у окна, я увидел, как пара эта неуклюже поднялась со своих мест и побрела к тамбуру. “Старики всегда готовятся заранее” — мрачно рассуждал я. Теперь я вынужден был сидеть в огромном вагоне один, покинутый, одинокий и заметно уменьшившийся в своих размерах. (Как-то в Минске меня при подобных обстоятельствах чуть не убили). Электричка остановилась. Пара наверное сошла на перрон. За окном мелкий снег и темень. С надеждой смотрел я на желтую раздвижную дверь. Электричка дёрнулась и немедленно начала набирать скорость. Дверь не растворялась… обе половины её лишь слегка откатывались друг от друга, следуя обстоятельствам и какому-то физическому закону. Тамбур впереди меня был пуст — это отчётливо было видно мне с моего привилегированного места. Без всякой надежды я обернуся назад: та же пустота, те же на стекле две одинаковые белые надписи “Не Курить”. Вынужденно смотрю в окно — там моё лицо, бледное, с мешками; лицо не отстаёт от вагона, предусмотрительно пропуская столбы и некоторые деревья между собой и электричкой… Голос машиниста из невидимого динамика на неведомом диалекте предупреждает о приближающейся остановке. Смысл, того, что этот голос произносит, становится приблизительно понятен только минуты через три. Остановка. Никого. И вновь: “электричка дёрнулась и немедленно начала набирать скорость”. Сижу один. Где все? Почему никто не “ходит”. С тоской вспоминаю как было здорово те несколько минут, когда все мы были вместе: я и пожилая пара. Прошло наверное минут пять, а может пятьдесят… Внезапно дверь с шумом растворилась, я вздрогнул… В вагон с шумом ввалилась компания молодых парней и девчонок. У всех в руках были лыжи, за спиной рюкзаки — человек восемь. Ни на минуту не останавливаясь и нисколько не задумываясь вся эта ватага каким-то нелепым шаром вкатилась в моё “купе”. Прижав меня к “моему” стеклу, практически расплющив, они принялись весело и оживлённо разговаривать, вспоминая имена знакомых и обращаясь друг к другу иногда по фамилии. С трудом повернув голову, я убедился, что кроме “нас” в вагоне по-прежнему никого не было. Попробовал вновь смотреть в окно — лицо исчезло. С трудом отодвинув голову от стекла, ещё раз всмотрелся — безрезультатно. Лицо не появлялось…Голова моя медленно начала покрываться льдом…
****************************
Курсе на втором-третьем нам, “поднаторевшим” к тому времени уже студентам, был задан курсовой проект. По “деталям машин”. Несложный, он представлял собой задание рассчитать, начертить и приложить соответствующую деталировку какого-нибудь механизма. Для большинства из нас это был редуктор с характерной для этого механизма зубчатой передачей. Проект близился к завершению. Вместе с ним приближался к завершению и семестр. Была назначена консультация. Последняя. Преподаватель, Юрий Петрович, был известен тем, что был доктором наук, зверем, обладал сухим юмором и огромным ростом. Юрий Петрович, кроме того, был наверное самым старым преподавателем кафедры, не считая её заведущего, Владимира Моисеевича. Ему наверное было “уже за сорок”. Все мы, студенты одной группы, с чертежами и общими тетрадями, сгрудились вокруг длинного стола за которым восседал Юрий Петрович. Голова его, при этом заметно возвышалась над нашими. “Захарова” — вдруг прозвучал его уверенный и сразу же не обещаюший ничего хорошего голос — “Если Вы нарисуете или схематически обозначите себя внутри начерченного Вами редуктора, я немедленно поставлю Вам зачет. В аудитории возникла тишина. Атмосфера отстранённости вдруг властно и бесцеремонно воцарилась вокруг стола преподавателя. Никому не хотелось очутиться сейчас на месте Нади Захаровой и “немедленно получить зачёт”. “Захарова!” — теперь уже прямо обращаясь к ней, повторил Юрий Петрович. Послышалось предательское: “Захарова, ты свою фотографию приколи!”… Надя Захарова была прилежной студенткой и прекрасной девушкой. Я иногда провожал её после лекций… шёл потом пешком две троллейбусные остановки. Надя была привлекательна, в ней было то, что некоторые ожидают встретить “потом в жизни”. За исключением, пожалуй, стеснительности. Недостаток этого, необходимого по-моему качества, с лихвой и успехом компенсировала Надина серьёзность — казалось, она целиком из этой серьёзности и состояла. Парни робели в её присутствии. Мне как-то даже пришла в голову дурацкая мысль-предположение, что если бы, не дай Б-г, Надя в вечернее время повстречалась вдруг с хулиганами, которых было достаточно много тогда повсюду, хулиганы эти не посмели бы к ней даже приблизиться. Сейчас она стояла, выпрямившись, с выражением решимости в лице, повернув свою голову к доске и у меня, стоявшего за спиной преподавателя, защемило сердце. Юрий Петрович, в отличии от нас, ничего не имеющий против того, чтобы оказаться на месте Нади продолжал: “Смотри Захарова, — не обращая никакого внимания на ни на неё, ни на нас, притихших вокруг и беря в свою огромную ладонь лежащий перед ним лист ватмана “раз’яснял” преподаватель: — “Смотри. Фаски под крепёж ты срезала с внутренней стороны корпуса. Вот теперь возьми и полезай в свой редуктор и разбалчивай его изнутри” — предложил Юрий Петрович Наде с едва заметной миролюбивой ноткой в голосе. “Фаски! Фаски!” — раздались радостные голоса. Надя стояла, по-прежнему отвернувшись к доске и не обращая внимания ни на преподавателя, ни на свои, разложенные перед ним, чертежи. По её щеке текла слеза. Неловко наклонившись над столом, в наступившей вновь тишине, Надя начала собирать свои чертежи. “Ничего не надо” отчётливо-странно прозвучал её голос. Не торопясь, она собрала в охапку свои чертежи и засунув их под руку, как ненужный мусор, торопливым шагом поспешила из аудитории. Атмосфера отстранённости вновь властно и бесцеремонно воцарилась вокруг стола преподавателя. Я поспешил за Надей…
****************************
Отец моей одноклассницы, Раи Гиршиной, дядя Сеня, оставил свою семью при весьма необычных обстоятельствах. Произошло это так. На каком-то семейном торжестве мама Раи, тётя Валя, завладев вдруг всеобщим вниманием стала рассказывать еврейские анекдоты. При этом она грассировала, делала интонации (“Ви-ж понимаете”) и добилась тем самым возникшей в комнате густой тишины. Все интуитивно и вполне сознательно ждали когда дядя Сеня разрядит создавшуюся неловкость. Но его в комнате не было. Ни во время “соло” тёти Вали, ни сразу после него, ни забегая вперёд, в течении тех двух-трёх лет, что мы продолжали жить с ними в одном доме. Мой догадливый папа поднялся и со словами: “Пойду посмотрю где Семён” вышел из-за стола и мы вдвоём с ним покинули Раину квартиру. Зайдя в несколько дворов, мы обнаружили дядю Сеню сидящего за дворовым столиком, уткнувшегося в шахматную доску. Напротив него сидел другой наш сосед, папин друг, Гордон. Все места за столиком были заняты и мы остановились за спиной Гордона. “Сеня, вернись домой — начал папа — Там все с ума сходят”. Слова папы никого из сидящих за столиком совершенно не затронули. Мы с ним стояли, как будто нас там и не было совсем. Дядя Сеня, не отрывая глаз от доски тяжело произнёс: “Ну её на хер, Володя”, и сделал ход. Гордон, как будто заранее знал его, моментально ответил.
****************************
… Шестьдесят четвёртый — Шестьдесят пятый год. Конец сентября. “Порывы ветра до сильного”. Иду по мосту. Мост совершенно пустынен. Впереди меня, примерно в шагах десяти — блатной. Серый пиджак его полуопрокинут на плечи, на голове серая, в чёрную ёлочку кепка. Блатной иногда поворачивает голову, следя за проезжающими, грузовыми в основном, автомобилями. Из его профиля — папироса. Он то и дело вытаскивает её двумя пальцами изо рта и плюёт в правую от себя сторону. Далеко впереди, навстречу нам — женский силуэт. Через пару минут им оказывается совсем молодая девушка в болоньевом плаще и такой же косынке. Тротуар моста недостаточно широк и блатной с девушкой оказываются в довольно типичной ситуации: блатной вправо — девушка туда же, блатной влево — девушка за ним. Резко прекратив “маневры”, блатной останавливается, откидывает пиджак ещё ниже на спину и громко с характерным посылом говорит: “Ничо-ты мы в натуре с тобой забуксовали!”. Девушка с тревогой смотрит на нас: я к тому времнни оказываюсь “участником сцены” ….
Ее лицо, блатной, этот мост и сам я, в шелковом кашне и зеленом пальто, бесцеремонно и, как выяснилось, навсегда занимают место в моей “дырявой” памяти.
****************************
…Где-то, наверное, пятьдесят четвёртый, пятьдесят пятый. Я на даче вместе со своей детсадовской группой. Длинный дощатый стол с двумя деревянными скамейками вдоль и по каждую сторону его. Обед. Мы, “дети”, сидим почти касаясь друг друга. Жарко. Жирные, зелёные мухи особенно отчётливо выделяются на белой марле окна. На жёлтой, скрученной в спираль липучке, болтающейся под потолком две из них. Только что закончили “второе”… Стол привычно опустел; посреди него большая тарелка с нарезанными большими кусками хлеба, грязноватые стаканы с компотом из сухофрукт(ов) по-прежнему перед каждым из нас. И вдруг…! Из кухни появляются две “тётеньки”, в руках у каждой из них поднос с … ярко-красными и внушительного размера долями(!) арбуза. В комнате моментально воцаряется тишина взаимопонимания. Я онемел от счастья. Даже сейчас, спустя столько лет, оно вспоминается мне огромным и нереальным, многократно усиленным примитивностью случившегося… мираж того ию-ского дня отчётливо стоит перед моими глазами… Тарелка с большим, “как из книжки”, куском арбуза стояла передо мной. Это был красавец! Чёрные, великолепные косточки подчёркивали его алую готовность, на тарелке вокруг него образовалась розоватая лужица… Тем временем, мои соседи с какой-то зоологической стремительностью и вожделением набросились на свои “доли” — я же, находясь по-прежнему в каком-то пароксизме счастья не то, чтобы не решался, но как бы “лишился сил”. Не прикасаясь к тарелке с арбузом, я дотянулся до компота с плавающей внутри его дюралевой грушей и рассеянно делал маленькие глотки из коричневого стакана, обильно заедая их белым, с большими широкими ноздрями, деревенским хлебом. Вокруг: и справа, и слева, и напротив, громкие хлюпающие звуки наслаждения… тишина от этого становилась ещё более сосредоточенной. Со мной происходит нечто странное: с каждым уходящим мгновением в меня вдруг вселяется незнакомое до этого чувство уверенности и превосходства. Трапеза подходит к концу, начинают быть слышны слышны смех и “разговоры”. Внезапно на всю столовую раздаётся голос Галины Николаевны (имя и отчество подлинные): “Ребята! Посмотрите все на Борю. Он не ест арбуз. Наверное, он невкусный? Давайте посмотрим ребята, какой добрый мальчик Боря, (она делает ударение на “добрый”), как он поделится со своими товарищами. И она, взяв откуда-то хлебный нож, стала приближаться ко мне. Я не понимал и не верил тому что происходит. По-моему, я улыбался… глупой, беспомощной улыбкой: мне хотелось думать, что речь идёт о том, чтобы меня наградить… Но Галина Николаевна в белом халате и с ножом в руке уже стояла позади меня. Наклонившись над моей головой, она принялась кромсать моё счастье на маленькие аккуратные кубики. Я закрыл глаза… в моём сознании чётко сформулировалось одно лишь единственное желание: умереть! Умереть сейчас, немедленно! В сознании возникла сладостная картина моих похорон… “Нечего реветь, Кегелес!” — грубо отвлекла меня от “картины возмездия” Галина Николаевна — “Москва слезам не верит!”. Соседи по столу смотрят на меня с неприязнью. В их осуждающих взорах явственно проглядывает: “Жадина!”…
Борис Кегелес
© Copyright: Борис Кегелес, 2012
Свидетельство о публикации №212070900336