Zoo
“В чём душа держится?”
Статью эту я написал в воскресенье. Я, вернее, начал её в Субботу поздним вечером, а закончил далеко заполночь. Перечитав её наутро перед тем, как “отправить” я обнаружил, что несмотря на то, что статья мне понравилась и я, как обычно, был вполне с собой согласен, что-то мешало, что-то останавливало меня “послать” её для публикации. В таком виде. Я не понимал, да и не старался понять что — просто не возникало почему-то знакомого чувства спокойствия, которое всегда возникало вместе с осознанием собственной правоты и, потому, я отложил её до времени. Сегодня же я перечитал статью вновь и вот, совершенно спокоен. Хоть, если говорить честно, “осознание собственной правоты” так и не возникло. Тем не менее, я понял, что мне мешало тогда. Не вдаваясь в сложные психологические экскурсы (и экскьюзы), коротко это вмещалось в обращённое к самому себе отрезвлющее вопрос-восклицание: “Чего ты суёшься?!”. Сегодня же, мне “как бы всё равно”, я спокоен и несмотря на то, что ответа на свой возмущённый вопрос к самому себе у меня по-прежнему нет, я не-прочь “сунуться” и, хоть и без обычного для себя нетерпения, посылаю всё же её, эту мою статью, вам.
Претти-словие
Двадцать пятого июня. Шабос Корах. День этот был одним из тех замечательных дней раннего лета, которые наполняют душу умеренным восторгом, позволяют не сомневаться в собственных силах и будущем, ликовать тому, что живёшь. Погода великолепная! “Гойджэс”, как говорит наша приятельница, миссис Шнэйер, или по-просту Фрида, как мы зовём её между собой. Я возвращаюсь из синагоги. Этот фрагмент (маленький кусочек) моей жизни, неизменно повторяемый в течении уже многих лет, никогда не теряет для меня своей свежести и, в определённом смысле, очарования. Может быть оттого-то мне и нравится больше возвращаться домой из синагоги одному, а не как обычно, в компании двух-трёх моих приятелей и соседей. Идти минут пятнадцать. Погода, по-прежнему, “гойджэс”. Настроение моё самое что ни на есть субботнее! Так я иду своим обычным шагом, рассуждая и мысленно разговаривая сам с собой. В голове всё ещё слышен голос раббая, (все его называют между собой — Рав) его, как всегда интересная, полная неизвестных мне ранее деталей и неожиданных выводов, шира. Я, в своём воображении, тоже “даю ширу” всем, примерно двумстам пятидесяти человек, обычно собирающимся по Субботам в нашей синагоге. Рассуждения мои стройны, доводы убедительны, общение с залом органично. Всё существо моё, в то же время, в предвкушении роскошного Кидуша, который ожидает меня через несколько минут дома. Говоря о Кидуше, я нисколько не преувеличиваю: Ира не только потрясающе готовит, но и обставляет эту нашу субботнюю трапезу каждую неделю с удивительной торжественностью и неизменной красотой. Мысли мои плавно переключаются на нашу, в Добрый Час, жизнь…Барух Ха-Шем! И вот я дома! Запахи, доносящиеся из кухни, соблазнительны и манящи. По-моему, запахи эти — такая же часть Субботы, как и т’фила. Через пару минут я сделаю киддуш и мы, двое нас сегодня, “усядемся”. Living room. Я привычно подхожу к столу, начинаю читать… Взгляд мой вдруг падает на свежую газету, лежащую на диване. “New York Allows Same-Sex Marriage, Becoming Largest State To Pass Law” – кричала она своим заголовком, нахально развалившимся всего в метре от меня… Ира перехватила мой взгляд, метнулась к дивану и моментально засунула газету под диванную подушку… В спорте это наверное называется “сбить дыхание”; я анемично дочитал Кидуш до конца и мы пошли мыть руки… “Ты что, очень удивился?” спросила Ира после необычной паузы, установившейся сегодня за столом. Нет, я конечно не был “шокирован”: не надо было быть каким-то особенным гагариным, чтобы видеть по какой траектории стала двигаться наша планета. “Нет — ответил я — “but this is exactly the point!”.
…Вспоминается такой же ию-ский, но будничный день лет пятнадцать-семнадцать назад. Я совсем молод. В лимузине. Всё ещё впереди. Сегодня я в компании моих друзей-приятелей “загораю” в JFK. Нас здесь человек шесть “на листе” — я первый. День с утра не задался: позвонив с утра диспетчеру и узнав, что первая работа в девять сорок и, что главное, “nobody on the list”, я помчался в аэропорт. Это была довольно редкая удача: “подъёмы” из аэропорта считались относительно выгодными для нас, “лимузинщиков”, но день, как я уже сказал, “не задался”…С нехорошим предчувствием в девять сорок я набрал номер телефона диспетчера и убедился, что предчувствие это моё, как и большинство “нехороших” предчувствий, было к тому же верным. — “они” отменили флайт “Your flight’s been cancelled.” — не такой уж редкий, но всякий раз заставляющий материться, ответ диспетчера ожидал меня на другом конце провода. День этот теперь для меня был, в основном, поломан. Что было делать? В “город” уже ехать поздно: пока доедешь…, пока трафик… Следущая “работа”, по словам диспетчера, в три — решил остаться. Через некоторое время стали под’езжать “друзья-приятели”. Нам не скучно здесь…, но и “не весело”, конечно. Затем наступают эти два тридцать и я получаю “job”: three-fifteen, International Arrival, такой-то-такой-то, as directed, back to city. Приготовив sign, я спешу в павильон: надо успеть запарковаться и быть вовремя в “designated zone”. Я вовремя — самолёт только-что приземлился. Подняв sign с фамилией пассажира, я обращаю внимание, что не один: небольшая группа людей (“decent people”) чуть поодаль, явно тоже встречают “моего” пассажира. Это понятно по тому, как они смотрят на меня и, нисколько не смущаясь (стали бы они!), жестами указывают на меня: “his driver”. Настроение моё, заметно для меня самого, ухудшается: дополнительная группа встречающих, как правило, ничего кроме таких же дополнительных хлопот не приносит. Меня вновь посещают “нехорошие” предчувствия. И они вновь не обманывают меня …
…Я “узнал” его сразу. Весь павильон, по-моему, узнал. Не потому, что он был достаточно высок, не потому, что он шёл, поддерживаемый с двух сторон — среднего возраста мужчиной и молодой женщиной, а потому, что вся фигура его, весь он, не просто выделялся из толпы, окружавших его пассажиров, а именно “бросался в глаза”. В глубоко надвинутой на глаза бейсбольной кепке, он не шёл, а передвигал ноги; делал он это с презрением; с таким же презрением он озирал “действительность” — действительность, к которой уже почти не принадлежал. Лицо его напоминало одно из привычных изображений пустыни в старых научно-популярных фильмах… И вместе с тем, в лице его, в этой застывшей алебастровой маске, отчётливо можно было разглядеть прежнюю привлекательность, какую-то юношескую самоуверенность, какое-то очарование. Странно…”Aids” — вполголоса произнёс, стоящий рядом со мной водитель. Между тем, “decent people”, натянув улыбки, потянулись к нему навстречу. Один из них, чуть поотстав, подошёл ко мне и почему-то с вызовом сказал: “Сан-Винсент (Госпиталь. Тогда ещё открыт). Вы знаете, где это?”. Я быстро выбрал “да”. “Yes” — ответил я. Мужчина, спросив какая у меня машина и сколько человек я смогу с собой взять, заспешил к уже образовавшемуся вокруг моего пассажира кругу. Лицо его моментально при этом изменилось и он вновь стал “decent”. “Прям творческий этюд” — пронеслось в моей голове. “Feel for you” — произнёс тот водитель, который несколько минут назад поставил безошибочный, судя по всему, диагноз моему пассажиру. Я устремился к выходу: надо было идти на Parking за машиной и вернуться на ней за моим сегодняшним “customer”. Оказавшись на улице, я вдруг решил… нет, вернее мне стало ясно, — назад я за *ним* не вернусь. Следущее “решение” пришло в голову не столь внезапно. Надо отказаться от этой работы, надо “поломаться”. Я отчётливо представляю сейчас, что поступок этот, возможно, вызовет в ком-то чувство антипатии ко мне, но я так же отчётливо помню всю тогдашнюю для меня невозможность любого, пусть даже мало-мальского, допущения, предполагающего наше совместное с ним присутствие в моей машине в течении сколько-нибудь длительного времени. Здесь необходимо объясниться. Такая моя непримиримость была вызвана отнюдь не чувством брезгливости и не тем также, что я “боялся заразиться”: мне приходилось до этого работать с людьми немощными, нездоровыми, передвигающихся только с помощью wheelchair — нет, дело не в этом. Причина была в той чрезвычайной густоте отрицательной энергетики, в атмосфере конца, которые я не мог “запустить” в свою машину без причинения риска собственному здоровью, а значит и жизни дорогих для меня людей. Был, конечно, и “дополнительный” компонент. Но говорить о нём сейчас как-то “не с руки”. Я прекрасно знал, что моё решение отказаться… не выполнять эту работу “чревато”… И всё-таки… Для того, чтобы моё решение стало для меня окончательно бесповоротным, я решил позвонить диспетчеру уже с Белта. Надо ли говорить, что Белт был “забит” в бесконечной пробке и, в этом смысле, никаким образом не нарушал для меня “стройной гармонии дня”. Диспетчером в тот день была Эйрэн, моя соседка; я иногда подвозил её после работы. “What happened?” — спросила она подозрительно. Я сказал, что плохо себя чувствую, что не в состоянии выполнить “job”. (По существу, это было “сущей” правдой). Эйрэн повторила вопрос. Я ответил, что не стану обсуждать с ней состояние моего здоровья по радио. Мы “перешли на тона”. В результате она, не скрывая презрения, сказала: “Take a day”. Так я, практически не продвигаясь, “ехал” и рассуждал, вернее матерился, в основном.
Почему *они* показывают *нам* одни рок-концерты? Почему они не покажут хотя бы один раз во что потом превращаются “такие же, как все”? Существуют две основные “рекомендации” для тех, кто “задержался”. Первая — предлагается поверить, или вернее принять, как “данное”, что “наклонность” к однополым сексуальным взаимо-отношениям — это наклонность врождённая. Предлагается даже “как-будто-теория”, согласно которой существует некий “ген”, обусловливающий появление этой, совершенно в общем-то незначительной, наклонности. (С ужасом и недоверием вспоминаю я свой первый школьный класс, куда привела меня мама в далеком пятьдесят шестом году и куда другие мамы тоже привели своих детей, среди которых, оказывается, было примерно тридцать-сорок процентов геев). И вторая — каждый человек за дверьми своей спальни и не нарушая существующий закон, вправе делать всё, что за-хочет. [При этом мне (и нам,) конечно предложено не “отвлекаться” на такое незначительное обстоятельство, как собственно, само сожительство однополых со всеми “отличительными” его… деталями и признаками)]. Но всё-таки, если это действительно ген, или как говорят, “врождённое”, то почему “голубых” (это я по-старинке) в одном Большом Театре больше, чем педерастов среди всех механизаторов Ростовской области вместе взятых? Предположительно. (Опять-таки, новейшая российская статистика мне неизвестна. “Развитие современного общества” вполне вероятно внесло существенные коррективы в это, приведённое мною, “установившееся представление”). Но мои представления по-прежнему – мои и я, как здесь говорят, “олд скул”…
В мрачные и суровые советские времена была “статья за мужеложество”. Откуда-ж было властям, да и нам, “простым советским людям”, знать, что “женщины тоже могут”. Тогда были “половые извращения”. Сегодня же, всего через каких-то тридцать лет, существуют только половые отношения и такие же взаимо-отношения. Причём, взаимо-отношениям уделяется заметно больше внимания и, соответственно, больше респекта. Интересно, что многие из нас, в прошлом “простые советские люди”, сегодня “извращения” таковыми не считают и само упоминание этого термина “половые извращения” становится, в определённом смысле, извращением. (Этот, как его… Оруэл. Да?). Что же касается “каждого” и его (её, или их) прав(а) делать за дверьми своих спален “всё, что за-хочет” (захочат), так я “целиком” за. Меня совершенно не интересует, что эти “каждые” за дверьми своих спален делают. Мне, если честно, даже подумать об этом страшно. Но “каждым” не всё равно! Они не хотят быть наедине в полном смысле этого слова. Им непременно надо быть замеченными. Некоторые из них, по-моему, даже тоскуют по “в-прошлом-дискриминации”: можно было сделать вызов обществу, а *это чего-нибудь да стоит*. Им надо во что бы то ни стало заставить вас избавиться от существующих “предрасудков”, им надо во что бы то ни стало “educate you”. Цель? Максимально приблизиться к модели общества, где все люди были бы относительно хорошие и относительно плохие, относительно способные и относительно нет, относительно мужчины и относительно женщины, относительно белые и относительно чёрные, относительно красивы и относительно некрасивы, относительно высокие и относительно невысокие, где все — “каждые”.
Трудно представить сегодня двеннадцатилетнего подростка не знакомого со словом “gay”. Или “partner”. Ещё бы! А школы на что! Сегодня есть даже школы для “обычных” детей. Единственное их отличие от остальных школ в том, что обучающиеся в них дети — gays. А так… “обычные” дети. Говоря о детском целомудрии, невольно можно убедиться, что “здесь” и говорить-то почти не о чем. Я имею ввиду не только “чистоту помыслов и возвышенность устремлений”, но к сожалению, целомудренность в её изначальном, физиологическом понимании. Несмотря на довольно жёсткие меры, предпринимаемые правительством по борьбе с педофилами и всевозможные профилактические программы, пресекающие казалось бы распространение педофилии, “отклонение” это всё более уверенно принимает форму некой вполне реально существующей тенденции и нас уже, откровенно говоря, давно не шокируют обличительные новости, в которых сегодня кроме “признаний” и “откровений” явно присутствует обыденность. Мне хотелось бы здесь воскликнуть “по теме”: “Кому пришла в голову “счастливая” идея назначать повсеместно в американских школах сорока-пяти летних, в среднем, мужиков тренерами (coach) школьных футбольных (soccer) команд, где им надлежит тренировать и “мониторить успех” десяти-двеннадцатилетних девочек?
…Забавно, но когда много-много лет назад кто-нибудь говорил мне, указывая на двух неразлучных приятелей проходящих по улице мимо, что “они того…голубые. Понял?”, я ни за что не мог в это поверить. Сегодня же, когда кто-либо в подобной ситуации, утверждает, что два каких-либо неразлучных приятеля straight, я вновь очень сильно сомневаюсь. Тогда, “много-много лет назад” почти все новоявленные отцы “в своё время” мечтали, “чтобы первый был мальчик”. Сегодня, я думаю, мечтаний подобного рода значительно поубавилось… Я немного поуспокоился (трафик в редких случаях неожиданно успокаивает). “В конце концов отдохну” — думал я — “Хотя жалко конечно день: я встал ещё не было пяти, а сейчас уже скоро пять. Весь день коту под хвост! (Прошу прощения за каламбур). Поработал называется! Ещё неизвестно, что меня ожидает завтра!”.
И вот, наконец я дома. Здесь всё по-старому, как будто и не было этого моего звонка диспетчеру, и как будто на часах всё ещё восемь тридцать. Забыв о своём первоначальном решении: “как приеду сразу засажу” (это я про стакан), прохожу мимо холодильника и включаю телевизор. Через мгновение я стою странно-успокоенный (one of those days), забыв, что у меня в руке пульт, а в одном шаге от меня кресло. С экрана на меня задорно поглядывает юноша, известный всей стране под именем Эллен ДиДжэнэрэс. Эллен старается быть “потешной”. Она, я думаю, примерив “как-то раз” мужскую кепку и увидев, что *это* ей “идёт”, тут же обнаружила у себя “ген”. Я вдруг замечаю, что не могу отвести взгляд от её рта, или в *данном случае* рота. Почему, думаю я, нам всем предложено это слово, “gay? Почему эти люди не могут оставаться гомо-сексуалистами, а непременно должны быть gays? Почему необходимо “не обращать внимания”, “не зацикливаться” на *то*, что и определяет *физическую* (не физиологическую!) разницу между “гомо” и “гетеро”. Почему, задаю я себе банальный вопрос, не существует внятного разъяснения относительно “возможной” связи между “нетрадиционными” взаимоотношениями и, ставшим уже традиционным для представителей этих самых взаимоотношений заболеванием, известным всем нам, как СПИД или Aids (Результат один). В самом деле, почему комбинация слов: *gay и СПИД* “удивляет” в такой же степени, как и комбинация *мусульманин и террорист*? При этом так же как и в случае с мусульманами мне не “подобает” знать “чем они там занимаются”.
OK, gay…. “Иду” в словарь. Окей… Gay (gay) — adj. (of a person, esp. of a man) homosexual, lighthearted and carefree, brightly colored, brilliant. То есть вместе с “гомосексуальный”, слово это имеет также значения: “беззаботный”, “легкомысленный”, “яркий”, “замечательный”. Предполагается, таким образом, что все эти “значения”, в социальном смысле, синонимы. И следовательно, мне сталкиваясь с геем или с “гей-коммюнити” предлагается относится к *ним* как к пусть несколько легкомысленным и беззаботным, но всегда ярким, замечательным, часто сугубо творческим людям. “Часто сугубо творческие” — это, как вы заметили, моё дополнение, которое в свою очередь основано на существующей “в народе” у геев репутации. Это можно проиллюстрировать так: если ты гей — ты вовсе не обязательно “сугубо творческий”, но вот если ты “сугубо творческий” — ты (в большинстве случаев) обязательно гей. (Окей, “желательно”). Представим подростка, мечтающего стать, скажем, дизайнером, художником, архитектором или “интересным” сценаристом. Подросток этот стоит перед определённым выбором: или пройти через годы исканий учения и разочарований с тем, чтобы в результате стать-таки “беззаботным”, “легкомысленным”, “ярким” и, конечно, “сугубо творческим”, при этом работая “как правило” “бок-о-бок” с той самой гей-коммюнити”, или же сразу, без особых душевных терзаний, ещё будучи подростком, примкнуть к “клубу” и немедленно стать “беззаботным”, “легкомысленным”, “ярким” и, “вполне вероятно” сугубо творческим. Немудрено поэтому, что “наш” подросток, начитавшись словарей и наслушавшись мнений “народа”, обнаруживает что у него существуют достаточно веские причины для того, чтобы… обнаружить *у* себя этот самый “ген” и сделать “судьбоносный выбор”. Да и потом, детская и юношеская любознательность, знаете ли…
Садясь за эту статью, я ни в коем случае не претендовал на какие-либо “откровения” или на сообщения о “мало известных обстоятельствах”. Намерения мои были максимально удалены от того, чтобы “эпатировать” читателя. Напротив, я пишу о том, “что всем давно известно”. Я лишь хотел вернуть гомосексуализму, как явлению, широко распространённому в нашем обществе, утраченную им за пару прошедших десятилетий много-значительность. Моё убеждение таково, что явление(?) это пагубно и что, соблюдая необходимую толерантность и избегая возможного антагонизма, общество обязано пресекать любые формы пропаганды гомосексуализма, одной из косвенных форм которой является факт повсеместного умолчания или ретуширования последствий этого явления как в морально-этическом, так и медико-социальных контекстах.
… Да-а, “не надо было быть каким-то особенным гагариным, чтобы видеть по какой траектории стала двигаться наша планета” — возвращаюсь я в “нашу” реальность. Мудрец говорил: “…И это было!”. С другой стороны одной из теорий развития цивилизации на Земле является, говорят, теория “спирали”. Вооружившись этими двумя “исходными” данными человеку, казалось бы, нечего страшиться будущего. И всё-таки я, по простоте душевной, думаю: “А может утверждение мудреца преждевременно? Может “чего-то” и не было?”. Я поднимаю диванную подушку. Броский заголовок злосчастной газеты утратил свою глумливость и приобрёл серьёзность уже постаревшего газетного сообщения. “А что, — обращаюсь я к нему — не исключено, что у какого-нибудь нашего не-такого-уж-далёкого-“родственника” в не-таком-уж-далёком-будущем, тёщей может стать не-такая-уж-пожилая, вполне ещё симпатичная… лошадь(?).” Экстремальность такого предположения несколько успокаивает, я возращаюсь в “наше”, теперь уже кажущееся безмятежным, время и благодарю Б-га за то, что был рождён в сорок девятом.
Борис Кегелес
© Copyright: Борис Кегелес, 2012
Свидетельство о публикации №212073000344